Пир Святослава Игоревича, князя киевского - Страница 2

Таков был Киев в то время, когда идет наше повествование, Киев, под властью Святослава, говорившего: Не любо ми есть в Киеве жити.

Солнце закатывалось за днепровские леса, со всех сторон окружавшие Киев и покрывавшие нагорную сторону своею угрюмою тенью, когда из-за мыса Угорского выплыло несколько больших ладей. Впереди в одной ладье сидело несколько княжеских воинов, одетых в русские брони. Затем следовала другая ладья, и в ней было человек двадцать воинов греческих; на носу стояли два человека в богатой греческой одежде. Один из них устремил взор на Киев, перекрестился и сказал другому:

"Слава Федору Стратилату! Он исполнил мою молитву — мы доехали благополучно. Вот Киев!"

— Где? — спросил его товарищ.

"Вот он! — Говоривший указал на шумное сборище народа по берегу днепровскому, городок, домы и строения киевские. — Вот городок, жилище скифского медведя Сфендослава и красный терем Ольги. Вот Угорский мыс, где убили первых князей киевских Аскольда и Дира. Вдалеке, что высокий холм — Олегова могила на горе Щековице. Туда влево Бирючев холм, где стоит болван проклятого бога их Перуна. Тут речка Почайна, а там вдали находится православная церковь наша святого пророка Илии — только одна церковь православная!" — Он еще раз перекрестился.

— Ах! Калокир, — промолвил другой, — скажи: отчего тяжкая грусть обнимает сердце мое, когда ты сказал мне, что мы приплыли в Киев? Кажется, будто вещует оно, что мне уже не выехать из здешних варварских стран!

"Почему же, Михаил?" — спросил его Калокир (то был юный патриций, которого император Никифор отправил послом к Святославу).

— Едва только воображу я себе, какой тяжкий, отдаленный путь совершили мы, как били нас волны эвксинские, как потом плыли мы по Днепру среди дремучих лесов, бесконечных степей, под стрелами печенегов — и страшные пороги… и варварский город, где мы будем преданы воле и произволу варвара скифа… О наш славный Царьград, наша славная Византия! О моя милая подруга…

"Есть о чем горевать! Право, когда речь о девушках, здешние скифянки чуть ли не лучше наших чопорных гречанок — их загорелые, румяные щечки я не отдам за мазаные щеки греческие. Если ты боишься за жизнь свою — будь спокоен: ты здесь безопаснее, нежели в Греции. Знаешь ли ты, что такое право гостеприимства в здешней варварской стороне?"

— То же, что в Аравии?

"Еще более, потому что здесь ты можешь купить его. Печенег и русс при первой встрече сорвут с тебя голову, но договорись с ними, заплати им, они положат свои головы за твою. А сверх того, вот с этою золотою гривною, знаком нашего посольства, мы безопасно можем ночевать в лесу, в орде печенегов и в лагере русском. Вечное бесчестие преследует из рода в род того, кто убьет здесь посла: их не секут, не рубят!"

— А не посла, следовательно, и секут, и рубят?

"Исключая гостей, у которых серебряная гривна на груди лучше всякого щита и покрова. Я не знаю, Михаил, кроме православной веры, право, не знаю, где лучше и с кем лучше жить: с здешними ли варварами или с нашими просвещенными греками? Если бы к нашей вере да русская правда и удалость…"

— Правда, которая привешена на копье и стережет проходящего, как разбойница! Ты слишком пристрастен к твоим варварам, Калокир!

"Может быть, потому что я родился и вырос между ними и никак еще не применюсь к нашей греческой правде. Боже сохрани, Михаил, если Господь просветит скифские народы православием и они кое-чему понаучатся…"

— Что же?

"Они сдвинут тогда наш Царьград в море, и кто знает, что в будущих веках здешние варварские страны не образуют такого царства, которое коснется востока и запада? Оно будет непобедимо, Михаил — ты еще не видывал скифских варваров в битвах…"

— Храбрость — добродетель дикого зверя.

"А добродетель человека неужели трусость?"

— Разумеется, ум научает нас беречь жизнь свою.

"Ох! ум научил нас столь многому — и вряд ли самая глупость не дочь его…"

— Но мне смешно подумать, что какой-нибудь Царьград станет со временем на месте Киева; что на скифском языке станут повторять святые наши песнопения; что у русских будут свои Омиры и Иродоты и восхитят своими писаниями на варварском своем языке…

"Но кто знает будущее, Михаил! Я расскажу тебе даже одно, предание, которое передал мне наш греческий священник; находившийся при Ольге. Знаешь ли, что Святой апостол Андрей странствовал здесь, воздвиг крест на горах Киевских, благословил их и рек: "На сих горах воссияет благодать Божия, будет град великий и многие церкви Бог воздвигнет"?"

— Андрей Первозванный?

"И кто же после сего ведает, что киевским скифам не суждено первозвание среди всех народов и что славянин не займет даже престола Цареградского — по крайней мере не укажет смелою рукою, кому сидеть на императорском престоле…"

— Что ты говоришь?

"Ах! Я забылся… — сказал Калокир, — ты заговорил меня".

— Калокир!

"Михаил!"

— Если я не обманываюсь… Твои речи, столько раз начатые тобою…

"Что же из того следует?" — спросил Калокир с замешательством.

— Мы поговорим с тобой после. Слышишь…

Звук труб, раздавшийся в передней, ладье, прервал разговор. Трубным звуком княжеские воины давали знать о своем приближении.

С берега раздался ответный звук. Отряд воинов стройно спускался из городка навстречу. Народ, будто дикие козы, столпился на пристани, где причалили ладьи греческих послов. Едва палками могли очистить дорогу меж толпою для послов. Калокир, Михаил, товарищи их вышли из ладей. Отряд княжеский приблизился к ним. Впереди отряда ехал старый воин — то был воевода Святослава, Свенельд. Он и товарищи его сошли с лошадей.